Чердак моего деревенского дома завален пустыми зелеными ящиками с надписью - « Kohten». Что это и для чего мне не понятно. Ясно одно – ящики эти германские, времен Великой Отечественной войны. В те далекие времена, моя затерянная в тверских лесах деревушка была неизвестно зачем оккупирована вермахтом. Деревушка наша находится на высоком холме, отсюда открываются прелестные виды на окрестные топкие болота и непроходимую до сих пор тайгу. Из крестьян осталась одна тетя Нина, которая как ни странно еще очень хорошо помнит немцев.
- Какие они, немцы то? – спрашиваю я тетю Нину и всегда получаю, несколько скрашенный деревенской мифологией ответ.
- Хорошие немцы, не охальники! Пришли, надысь, корову у нас отымать себе на мясо. Мамка нас в кучу малых собрала и говорит – Ревите мальцы, в три ручья! Нас детей, трое было – мы ревем в голос и кричим – Ой! Немцы корову отымают! Как мы жить то будем? Ой, совсем пропадем без коровы…
Немецкий офицер, командир ихний, слушал, слушал, да как заорет на их – Отдайте энту корову взад! Пущай русские дети молоко пьют, а мы вместо коровы, зато всех петухов зарежем, себе на приварок!!!
Тетя Нина довольно морщится и кивает. – Нам старых кочетов не жалко, пущай немцы ядять. Так то мы, Деметрий, и жили с ворогами энтими… хорошие немцы были, но шибко глупые…
Я от неожиданности крякаю. Разные немцы, конечно, но чтобы «глупые»? Мы привыкли, что фашисты были все свирепые, кровожадные, жестокие, безжалостные, а тут, поди, ты… глупые…следовало привести убедительные факты.
- А почему глупые немцы, тетя Нина? В чем собственно заключалась их глупость? – спрашиваю я старушку. И тут же получаю ответ.
- Ясно в чем! Мерзли они. Набьются в избу и печь топят. Топят, ее топят. Топят и топят, без продыху. Матка им говорит – Печь должна опосля топки созреть, отстоятся, угольки должны тлеть и кирпич нагревать, вот тады тепло в доме будет!
А они не слухают, а топят. Печь, аж, вся красная стоит. Вот – вот крыша полыхнет, а они топят без перерыву! Спалить нас хотят… нешто, не глупые? Самим то опосля куды деваться? Кругом дерева одни, мороз в тот год стоял лютый…Все дровы сожгли под чистую…
Я соглашаюсь – действительно глупо. Русская печь не европейский камин, она тепло отдает медленно и долго. После одного хорошего протопа, на лежанке можно три дня спать в тепле и блаженстве.
- Мы им ясное дело свою хорошую пилу даем, вострый топор, санки – Идите в лес, говорим, дровы заготовляйте! – продолжает тетя Нина – А они нуль внимания, фунт презрения! Сидят в избе, ружья чистят, на двор не выгонишь. Плетень пожгли, щепки, палки, солому, а разве этим добром натопишь?
- И что дальше было? – спрашиваю я.
- А вот что! – бодро отвечает старушка. – Дрочатся, они значит дрочаться, по всей улице, а толку нет.
Несколько неожиданное слово « дрочатся», у нас в деревне имеет только одно значение – Суетятся. По научному, это называется – «Местный диалектилизм», и им пропитано у нас все. Первое время я даже плохо понимал, о чем речь. Например, здесь все ходят в лес « по гробы». Рюкзак называют – « кухоль», петуха – «кочет» и так далее и тому подобное, хоть словарь составляй. Древнерусские слова типа – мраз, зрак, борзо, обло, жено, опричь, испод, понева, домовина, рубель, ведмедь, истома, блуд… сыпятся из тети Нины, как из рога изобилия.
- Ихний то командир чего удумал! Дал такой значит солдатам приказ – Валите елку, режьте сучья и волоките к избе. Сам значит, отворил настежь окно и говорит – Двигайте комлем елку через окно в избу, прямо в печь! Чело то печи, как раз супротив окна находится. Немцы втащили комель в печь и зажгли. Печь, плохо, но горит. Немцы довольны, а офицер хохочет как филин, думает, что он самый умный. Как у них кусок сгорит, так они ель еще дальше двигают в печь, а окно то открыто, из него мразом жгеть… Кто ж так топит? Ну не глупые немцы?…
- Глупые.. – соглашаюсь я, пытаясь представить себе эту действительно странную картину.
Офицеру, нравилось временно проживать в России. Он любил, есть жаренную на сале картошку, вареный из горохового концентрата суп, соленые огурцы, рыбные консервы, пил шнапс и русский самогон, по долгу службы целыми днями смотрел в мощный бинокль на нашу единственную дорогу.
Мой дом и сегодня доверху набит серьезной советской символикой. Серпастые, молоткастые почетные трудовые грамоты висят на стенах, которые в свою очередь оклеены газетами с фото Вождей мирового Пролетариата. То Сталин, то Ленин, то Маркс, и Энгельс пристально, не мигая, смотрят в спину. Кроме самых Главных, несколько десятков вожаков поменьше. Лозунгов и мудрых изречений тоже хватает – « Коммунизм – неизбежен!», « Долой капитал, да здравствует диктатура пролетариата!», « Пуще главы, береги винтовку!», « Только против прививки бессильна смерть!», « Клином красным, бей белых!», «На коня, Пролетарий!», « Да здравствует демонстрация Быта!» и даже « Руки прочь от социалистической Германии!» в газете «Правда» за 194о год.
В те далекие времена символики видать, было не меньше. Немецкий офицер вглядывался во враждебные красные звезды, серпы и молоты, но не хмурился. Он уважал символы, но больше любил разглядывать мутные фотографии тети Нининых предков. Мужики из окрестных сел и деревень при Царе все служили в драгунах. Их мужественные, воинственные, усатые физиономии полюбились офицеру. Традицию служения Отечеству, тверские мужики продолжили и при Советах. Фото в буденовках, и шинелях с «разговорами», в фуражках и пилотках, офицер разглядывал особенно долго и тщательно. Очевидно, он догадывался, что отец и старшие братья тети Нины находятся сейчас на фронте, но ничего не говорил, не спрашивал, орг.выводов не делал. Он был неплохой мужик, это немец. Он даже давал чистить свой большой армейский пистолет Нининому брату Васятке, который с горящими глазами разглядывал это чужое сокровище. Немец любил стрелять из пистолета, и был своего рода спортсмен. Васятка подкидывал в воздух пустую бутылку, а офицер стрелял и почти всегда попадал. Бутылки не кончались, потому, как немецким оккупантам все время подвозили свежие, полные бутылки, хлеб и консервы. Патронов тоже не жалели.
Еще немец вел дневник, в который записывал особо важные мысли и изречения, которые постоянно приходили ему в голову. Он писал – « …волной войны меня выбросило на пустынный берег…война везде ужасна, особенно в столь прекрасном, почти сказочном месте, как эта русская деревушка. Житель Востока, многим отличается от жителя Запада. Он лучше нас переносит всяческие лишения и одинаково невозмутимо относится как к жизни, так и к смерти. Его образ жизни прост и даже примитивен по сравнению с нашими стандартами. Удивительно, как долго русские могут существовать на том, что для немцев означало бы голодную смерть. Они не боятся бесконечных лесов и ужасающего холода. Им не в диковинку зимы, когда температура падает до минус 4О градусов Цельсия. Я испытываю мистический ужас и сильную меланхолию от ландшафта, который действует угнетающе, особенно томительно мрачной осенью и бесконечной зимой. Россия – это тяжелая школа для германского солдата. Порой мне кажется, что мы растворимся в этой земле как туман, она поглотит нас целиком… мы всего лишь круги на воде, каждый день я смотрю в лицо вечности. Теперь я ясно осознаю, что такое война…»
Райская жизнь в деревне закончилась для офицера внезапно. Немец имел обыкновение рано утром делать гимнастику по системе Мюллера. В одной майке и трусах офицер выходил на заснеженное крыльцо и начинал резко приседать и четко размахивать руками. При этом он хрипло отсчитывал – « Айн, цвай! Айн, цвай, драй!» Забыл, глупый немец, где находится. Потерял бдительность. Это его и сгубило.
Внезапно, щелкнул на морозе всего один выстрел и офицер прямо лбом упал в колючий снег. Солдаты выскочили на улицу и тут же со всех сторон, из-под каждого куста, с чердаков и просто в упор их стали расстреливать партизаны. Немцы бросились бежать, но как убежишь от пули из могучей трехлинейной винтовки?
Партизаны забрали оружие, бинокль, бутылки, консервы, патроны, погрузили все это на корову, и молча растаяли в лесу. Убитый офицер долго стыл в сугробе. Деревня у нас холмистая, ребятишки залили горку, живо раскатали и лихо свергались вниз. Тут и немец пригодился. Васятка вырвал его из сугроба, окатил ведром из колодца, привязал к рукам веревку и поволок в гору. Из немца получились хорошие, тройные ледяные катанки. Весело клубится легкий снежок, слышится с горки счастливый детский визг и лай лохматого тузика. Дети жестокой войны играли в то, что было рядом.
До самой весны катался убитый немец с горки, а затем его похоронили по-христиански, в домовине. Тихо лежит он в гостеприимной русской земле, и журчат над ним талые весенние ручьи, а зимой поют метели…
По истине, пока жива тетя Нина, никто в нашей деревне не забыт и ничто не забыто.