Конец июля. Ветреный день. Крошечный домик со стенами из прессованных опилок и кое-как крытой крышей. Крошечный участок с вбитыми в сырую глину ржавыми трубами, к которым примотаны проволокой саженцы не поймешь каких деревьев. Цветочная клумба в огромном колесе от «маза» с вечным лопухом в центре и нежной крапивой. Начальник транспортного отдела Фридрих Борисович, в красной майке «Спартак», в отвислых на заду «тренниках» и резиновых калошах, ходит по кругу. Над ним возвышается самодельная буровая вышка – хлипкое переплетение связанных на скорую руку труб и главная труба с шарошкой к которой грубо приварен рычаг-водило. Налегая грудью на рычаг, с рассвета до заката, ходит как лошадь по кругу Фридрих Борисович.
Рядом везде кучки похожего на овечий помет грунта поднятого буром «на гора». Пройдено уже два метра глубины – сделано несколько десятков тысяч упрямых шагов.
Фридрих Борисович ходит и ходит – квадратная челюсть выставлена вперед, глаза прикрыты от солнца, бритый затылок наклонен к спине – поза упорства и всепобеждающего вызова враждебной природе. Толстые волосатые икры прикипели к водилу. В этом месте будет заложен артезианский колодец! Посредством глубокого бурения, труб и электромотора он будет давать до тысячи ведер воды в сад, в огород, воду в душ, чистую воду в дом, и даже в бассейн. - « Который я выкопаю в следующем году… « - думает Фридрих Борисович.
За штакетником стоит крепкий сорокалетний дядя с есенинскими кудрями, и от нечего делать с жадностью разглядывает автомобиль Фридриха Борисовича2. Вечное, привычное безделье и местный самогон сделали поселкового дядю таким, каков он есть. «Волга» с Северным оленем вкусно пахнет бензином, нагретой кожей сидений. Дядя просовывает длинную цепкую руку и нежно гладит пыльное крыло. «Вот куплю себе наконец лотерейный билет и выиграю машину!» - мечтает дядя.
На крошечной веранде, выкатив выпуклые, близорукие глаза, и изредка свистя носом, сидит жена Фридриха Борисовича. Она чистит картошку, часто говорит – « Ой! Опять закатилась…», и ни о чем не думает. Жизнь приучила ее не думать, а терпеть и ждать. Очистки сыплются мимо мусорного ведра, ими играет котенок. Большая часть веранды усеяна сломанными и отжившими свой век вещами. Стулья, продавленный, лохматый диван, велосипеды без спиц, электроутюги, ламповые германские радиоприемники, радиолы с пробитым экраном цветомузыки, телевизоры КВН и «Рубин», распаявшиеся электросамовары, вентилятор без крыльев, пила с тремя зубьями, рваные абажуры, мешки с окаменевшим цементом, старые женские пальто и рейтузы – свалены в одну кучу на веранде. Все это, хотели употребить в дело, но так и не употребили...
Из комнаты суматошно выбегает здоровенный, тощий как стиральная доска, породистый пес- дратхаар и, захватив вялыми бородатыми губами котенка, начинает с аппетитом жевать. Котенок пищит, запускает острый коготь в нос – пес выплевывает его в дальний угол и жрет очистки.
В тенистом саду, на берегу вырытой Фридрихом Борисовичем и уже давно превратившейся в зловонное болото мусорной ямы, сидит сын начальника, студент Евгений. На отца он совсем не похож. Длинный, худющий, с макаронами-ногами, пятнистый от прыщей и солнечных зайчиков, он смотрит на чертеж из популярного журнала «Техника молодежи» и шевелит ногами в тине. Рядом на козлах висит перевернутый остов самодельного суперскоростного катера, который Евгений строил из фанеры
последние два-три года. Скосив выпуклые, романтические глаза, студент смотрит то на измятый, перепачканный в эпоксидке чертеж, то на скоростной катер. Постепенно лицо его принимает глубоко трагическое выражение. Произошла ошибка – лодка оказалась кривой!
К забору приближаются душераздирающие звуки Пугачевой: « Ну приходи ты хоть на миг, хоть на секунду приезжай-ай-ай-айай!». Евгений поднимает голову, чутко прислушивается, и вдруг, разом выбросив из под себя ноги, подпрыгивает и наметом скачет к калитке. За воротами стоит его замечательная подружка Светик.
Светику на вид лет десять, но она как ни странно вполне зрелая, самостоятельная девушка.
- Светик… - шепчет он.
- Евгений… - говорит она тоненьким голоском.
Они бочком проскальзывают мимо не поднимающего головы Фридриха Борисовича – он все делает круги в жирной глине, поливает буровую струйками собственного пота.
Светик кокетливо обходит со всех сторон катер ( на котором Евгений обещал умчать ее в дальние края!), неудачно цепляется за огромный ржавый гвоздь, раздается противный треск материи – и новенькие московшвейные «техасы» разваливаются на тугом, как абрикос, бедре.
Светик неестественно улыбается, кривит губки – в уголках ее блестящих как голубые пуговицы, глаз быстро закипают слезы. Евгений убегает на веранду, поднимая тучи пыли, ищет иголку с ниткой, и, не найдя, понуро возвращается. Он становится на колени перед Светиком и целует нежную полоску кожи, видную в прорехе. Светик благодарно улыбается и крутит ручку «Спидолы».
-« Вей-вей-вей! Будем веселей! Трудно сделать только первый шаг!» - орет спидола.
Дети привычно залезают в темное, пахнущее фанерой и клеем нутро катера...
Начинает накрапывать теплый июльский дождь. Он охлаждает и бодрит Фридриха Борисовича, и, словно озорной чертик – купидон, выплясывает и выстукивает пятками-капельками по днищу лодки.
Под кривым катером в эти томительные минуты наконец-то происходит важнейшее в юной жизни Светика...
Отдышавшись и промаргавшись, студент Евгений, наконец решился. Набрав полные легкие воздуха, закрыв для храбрости глаза, он выпускает сквозь крепко, по-мужски сжатые зубы :
- Давай поженимся, Светик?!
- Эй! Товарищи! Обедать! – кричит с веранды жена Фридриха Борисовича и по давней традиции стучит в рельсу. Гул звучит над притихшим поселком и многие по неискоренимой уже привычке, спешно вынимают из-за голенищ ложки и ищут дюралевые миски. В этом неистовом крике и простом, ясном рельсовом звоне радость, которую никак не скроешь. Попробуйте пол выходного просидеть, чистя колхозную картошку, которая, как назло, вся мелкая, как горох, да еще радио сломалось, и газ в баллоне воняет и шипит, наверное кончится скоро, и – но сейчас все соберутся и наконец будет весело!
Все не спеша собираются. Последним к столу садится Фридрих Борисович. Он переоделся в сухую байковую ковбойку и с удовольствием режет толстыми ломтями хлеб и сало. Очистив луковку, макает ее в солонку и смачно хрустит и грызет крупными желтыми зубами. В центре стола огромная зеленая кастрюля, окруженная паром, со съехавшей на бок крышкой, под которой что-то булькает. Пылающий суп с почти целым веником лаврушки разлит в невзрачные дачные миски.
- Суп, как всегда, дико невкусный… - думает Евгений, - один картофельный крахмал и даже без перца… Кто это придумал такой суп?...» - и неожиданно произносит:
- Мама! Папа! Мы решили пожениться со Светиком! Да-аааа…
Фридрих Борисович с наслаждением хлебает горячий суп. Ложка за ложкой, ложка за ложкой, заедает огромными кусками хлеба и сала. Тридцать лет уже прошло, а он все не может наесться, забыть как в окружении все жевали одно горелое зерно и мерзлую картошку. Пот стекает со лба на нос, и с кончика курносого, упрямого, как дубовый сук носа, падает прямо в тарелку, но Фридрих Борисович не замечает этого, как привык не замечать ничего кроме дела и жить от того спокойно.
Мама, повизгивая от счастья, заливисто смеется:
- Хорошо-то как, сын женится! Внучок будет или внука! Хорошо!
- Жить-то где будете, молодежь?
- На даче, папа! – не задумываясь, отвечает Евгений.
- А зимой?
- Будем пока жить с вами, а потом соберем на кооператив, лады, папахен?
Теперь Фридрих Борисович знает, что летом они будут жить на даче, а зимой он соберет денег им на квартиру, для чего придется продать «Волгу» с оленем и одолжить понемногу, но зато у всех.
- Свадьбу когда будем гулять?
- Да через месяц!
- Хочу в кафе «Ласточка»! – добавляет Светик. – Там сестра моя старшая женилась…
Теперь Фридриху Борисовичу все ясно – свадьба через месяц, а пока надо максимально ускорить работу по бурению скважины. Пусть у молодых будет вода даже в спальне, не так как у них раньше с матерью в рабочем общежитии – одна кружка на двоих, вместо чая крутой кипяток, вместо одеяла дырявая шинель…
- Все! Спасибо! – говорит от и не спеша спускается с веранды на землю.
Молодым как-то легче без Фридриха Борисовича. Они весело смеются, затевают буйную щенячью возню вокруг стола и вдруг, нечаянно задев, опрокидывают кастрюлю. Все в ужасе вскрикивают и спешно отодвигаются от раскаленной как вулкан, массы картофеля. В последнюю секунду отважная Светик подставляет лохань, и «лава», разочарованно зашипев, низвергается в мусор.
- Черт! Жалко твоего труда, мама! Целую кастрюлю хорошего супа угробили даром! Мы бы его еще неделю кушали… - говорит Евгений , и женщины горестно вздыхают.
Внезапно Евгений ощущает сильный толчок мысли и некую смутную пока уверенность, и даже начинает чувствовать гордость за эту уверенность.
- Я, пожалуй, Светик, пойду… - говорит Евгений, - Прямо сейчас пойду, и отцу помогу! – И, распрямив плечи, спускается с веранды.
Конец июля 196… года. Вечер. Сейчас все досмотрят фигурное катание, и счастливая советская семья уляжется спать.